Russian Ornament / VINTSKEVICH QUARTET

Этого диска ждали долго все: дольше всех – сам лидер проекта Леонид Винцкевич, коллеги-профессионалы, включая критиков, и та часть публики, которая всегда ждет от любимых артистов не Greatest Hits (в смысле — повторения пройденного), а нового. Иных уж нет (культуролога Леонида Переверзева, музыковеда-журналиста Аркадия Петрова), а те (теоретик и радиоведущий Ефим Барбан) – далече. Ждали не более и не менее 30 лет — с конца 1970-х годов, когда упомянутый Ефим Барбан пригласил трио молодого пианиста на конференцию по импровизации (под этим названием скрывался настоящий джаз-фестиваль, деятельность которых в Эстонии после 14-го фестиваля 1967 года власти прекратили). И рекомендовал его как одного из немногих музыкантов своего поколения, которого с полным основанием можно считать истинно русским талантом. Действительно, с первых же нот тогда стало ясно — в наш джаз пришел талант истинно самостоятельный и истинно современный. Так могли бы импровизировать за роялем и современные композиторы «новой фольклорной волны» 1960-х, скажем, Сергей Слонимский или Родион Щедрин (кстати, настоящие ценители джаза) — с одной стороны, и джазовые авангардисты вроде Поля Блея или молодого Чика Кориа — с другой. Виртуозность и изобретательность пианиста, его нестандартное «взрывчатое» мышление, эмоциональность получили самую высокую оценку слушателей и критиков. После выступлений в США журнал «DOWN BEAT» назвал его музыку «прекрасным, не замкнутым в себе русским авангардом, где Эррол Гарнер не противоречит Сесил Тейлору». С тех пор прошли три (если не четыре) эпохи – и в жизни, и в музыкальном искусстве. Аутентичный музыкальный фольклор, этника, в том числе и в виде «мирового джаза», завоевывали мир. И сам Винцкевич не сидел, сложа руки – он искал не только джазовое, но и общее «праисторическое» прошлое славян и финно-угорских народов в дуэте с эстонским саксофонистом Лембитом Саарсалу и (вместе с ним) в составе нордического проекта Targa Novoje Mond Trio. А в самом начале 21 века увидел свет «семейный» проект Винцкевичей – Леонида и его сына, саксофониста Николая, — проект «Фive Songs». «Пять песен», помнится, вызвали наибольший интерес из всего нашего нового джаза у немецкого джазового сообщества, когда я показывал еще не опубликованную запись. В 1997 году Винцкевич-старший основал (на манер русских художников-передвижников) «передвижной» фестиваль «Джазовая провинция». Теперь уже стояла задача, чтобы те музыканты мирового класса, к которым пианист-продюсер «Джазовой провинции» ездил с джазовой классикой, вписывались бы в наш, «русский орнамент». В 1999 году впервые в российском джазе в рамках фестиваля «Джазовая провинция» в концертном зале им. Чайковского в Москве была показана программа «Русский орнамент» с народным хором «Ростань» из городка Суджа Курской области и, наконец, спустя 14 лет, опять же на «Джазовой провинции» состоялось знаковое «представление» русско-американского квартета и того же хора. Унисоны участницы хора Светланы Егоровой с саксофонами Николая Винцкевича убеждают — джазовый скэт органично соединяется с почвенным «ай, люли» . Музыкант из круга электрического фьюжн-джаза (Брайана Бромберга, Фрэнка Гэмбейла) Джоэл Тэйлор, похоже, проникся русским духом точно так же, как до этого бразильским (что неоднократно демонстрировал в России на многочисленных мастер-классах) — не только в дуэте с Николаем Винцкевичем в народной «По дубраве», но в типично джазовом «ответе» Винцкевича – Полу Дезмонду и его Take Five – Give Me Five. У кого есть возможность, сравните оба записанных варианта «Полынь-травы» (первый на «Фive Songs») — как в новой записи сохраняется весь драматизм, который изначально был заложен Винцкевичем-композитором, несмотря на быструю хроматизированную часть в духе пост-бока Сонни Роллинса, в которой ритм-секция Кипа Рида-Джоэла Тэйлора показывает всё, на что способна. Кстати, ближе всех к первоначальной «Полынь-траве»,как ни странно может показаться, композиция с посвящением барабанщику Тэйлору — Groto’s Pillow (Грото – его, Тэйлора, детское прозвище, а свою подушку он, действительно, всюду возит с собой). Несмотря на типичное для джазовых посвящений почти что шуточное название — Groto’s Pillow — по музыке, быть может, самая «продвинутая» композиция на диске: при желании в ней можно расслышать образы любимой джазменами (включая самого «Грото») 7-й симфонии Прокофьева, чье влияние на маэстро Винцкевича выдает первая версия «Полынь-травы». Но если копнуть глубже — в последних симфониях Прокофьев и Шостакович вроде бы «впадают в детство», но в то же время не скрывают «конца жизненного пути». «Подушка» — ведь тоже, в идеале, о том же – о начале жизни и о закономерном конце. Вообще, альбом построен как мини-энциклопедия русской жизни. Один из вариантов песни «Зашумела дубрава» — «тема» пугачевцев и одновременно неотвратимости судьбы в повести Пушкина «Капитанская дочка», а другой – хор девушек из третьего акта оперы Римского-Корсакова «Псковитянка». «Тимоня», если называть вещи своими именами, — вроде бы просто женские плясовые частушки, но все время надо помнить, как поющие девушки нена- роком постоянно «задевают» некоего парня и обязательно аккомпанируют себе на кугиклах – флейте Пана, эротическом символе античных времен. И завершается альбом «Обрядом тишины», не джон-кейджевского silence, а неизбежного «покоя».